Моджахеды, Афганистан, 1984 год.
«Ад полон добрых желаний и стремлений», - святой Бернард из Клерво.
Определение концепции гуманитарной интервенции проблематично, и поэтому, внедрение её на практике довольно спорно. С одной стороны, гуманитарная интервенция обычно признаётся «крайним средством», принимаемым государством или группой государств для смягчения или прекращения грубых нарушений прав человека или этнических меньшинств в данном государстве, с использованием военной силы. С другой стороны, гуманитарная интервенция воспринимается как одна из самых тонких и скрытых форм власти в современных геополитических системах. Иными словами, идеологические структуры, которые обеспечивают и подкрепляют легитимность более явного осуществления политических и экономических сил, проявляются в риторике гуманитарного интервенционизма.
Следовательно, явление гуманитарной интервенции – одна из самых спорных тем в международном праве, политологии и моральной философии. Тем не менее, рассматривая эволюцию этой концепции, можно придти к заключению, что мотивы гуманитарной интервенции, нетерпимые с моральной и юридической точки зрения, действуют как силы либерального империализма. Кроме того, история показывает, что гуманитарная интервенция является частью более широкого процесса, используемого государственной властью в качестве стратегии осуществления её политической и экономической силы.
«Международная история изобилует интервенциями, оправданными красивыми принципами», - Дойл.
С самого начала мировой системы, как считается сегодня - около 500 лет назад, возникли идеологии, которые оправдывали власть западных стран на основе естественного права и универсальных ценностей. Эти идеологии были развиты и приняты к исполнению европейскими и американскими лидерами. Таким образом, власть, которая заключена в их действиях, представляется в виде доброжелательного механизма, который распространяет всеобщее благо. По словам Валлерштайна, дискуссии о гуманитарных интервенциях начались во время европейской колонизации.
«Если бы у нас были записи, мы могли бы обнаружить, что Чингисхан и Аттила исповедовали гуманитарные мотивы», - Хомский.
Хотя современные гуманитарные интервенции осуществляются во имя демократии и прав человека, исторический анализ этого явления показывает ясную эволюцию подобных понятий в течение длительного времени.
«Интервенты, в случае возникновения дискуссий, всегда прибегают к моральному оправданию: естественному праву и христианским ценностям в XVI веке, распространению цивилизации в XIX веке, правам человека и демократии в конце XX и начале XXI веков», - Валлерштайн.
Хуан Хинес де Сепульведа в своей книге «Вторые демократы или оправдание войны против индейцев» изложил «основные аргументы, которые были использованы для оправдания всех последующих интервенций цивилизованного современного мира в нецивилизованные зоны», - отмечает Валлерштайн. Сепульведа обвинял коренное население в варварстве, ссылаясь на человеческие жертвоприношения, которые нарушают божественный закон и естественное право. Таким образом, Сепульведа считал, что испанцы должны защищать невиновных, пострадавших от этих жертвоприношений. Кроме того, он утверждал, что испанское правление играет ключевую роль в распространении слова христова среди безбожного индейского населения. Поэтому, якобы, положительные цели, включая распространение естественного права среди варваров и защита невинных гражданских лиц, оправдывают использование цивилизованными народами военных средств.
Однако, первый священник, поставленный в 1500-х во главе обоих Америк – Бартоломе де Лас Касас – подверг сомнению моральность такой интервенции. Осуждая несправедливость испанского завоевания Южной и Центральной Америк, Лас Касас стремился обеспечить защиту коренного населения. Лас Касас оспаривал аргументы Сепульведы, утверждая, что независимо от побуждений, им не хватает моральности. Более того, даже если такие претензии были бы оправданы, это не означает, что Испания – именно то действующее лицо, которое в состоянии защищать невиновных, или даже не причинять им вред.
Убеждённость в том, что варвары неспособны сами управлять собой, а значит необходимо миссионерство цивилизованных стран, сохранялось в течение всего XIX века, и её разделяли даже самые либеральные и прогрессивные западные мыслители, типа Джона Стюарта Милля. Хотя Милль, в основном, соглашался с принципом невмешательства, он проповедовал принцип «мягкого колониализма». Иными словами, для Милля принцип невмешательства был применим только для «цивилизованных» стран. По его словам, «нецивилизованные народы» страдают от таких изнурительных недугов как анархия, деспотизм, клановость и аморальные представления, что, в свою очередь, лишает их способности к самоопределению, а значит их не касается принцип невмешательства.
«Конечно, бывают случаи, когда допустимо идти на войну, не подвергаясь нападению или угрозам нападения. Попытки предполагать, что одни и те же международные правила и моральные принципы могут быть одинаково применимы к цивилизованным и к остальным странам, к цивилизованным и варварским народам – огромная ошибка», - Милль.
Милль не защищает ни расовое превосходство, ни эксплуатацию, он проповедует отеческую заботу, которая мешает эксплуатации и угнетению, способствуя образованию и заботе, чтобы колонизируемые народы когда-нибудь «доросли» до самостоятельного национального существования. Для того, чтобы «нецивилизованные» народы двигались в направлении создания либеральных институтов и органов самоуправления, необходим временный период политической зависимости и опеки. С этой точки зрения, колониализм – не принципиальная форма экономической эксплуатации и политического господства, а отеческая забота, которая «дарует цивилизацию» для развития туземцев. Однако, такая практика – скользкий путь, который (как показала история колонизации Африки, Америки и Азии) ведёт к пагубному империализму. В конце концов, как вопрошает Дойль: как далеко «Сердце тьмы» Джозефа Конрада находится от «Общества защиты аборигенов Свободного государства Конго» короля Леопольда? Кроме того, существует серьёзная сложность последовательного и объективного разграничения между «нецивилизованными» и «цивилизованными» народами. Проблемный характер такого разграничения может быть использован для оправдания завоевания стран под предлогом спасения и просвещения местных жителей.
После Второй мировой войны и создания ООН могущественные государства сдвинули свою риторику от представлений о культурном и расовом превосходстве в сторону прав человека. Такие оправдания стали нормой после окончания Холодной войны, что привело к резкому увеличению количества гуманитарных интервенций и снижению значимости государственного суверенитета. Современные либеральные круги начали заявлять о необходимости военных интервенций для борьбы с нарушениями прав человека. До начала 1990-х главным оправданием интервенции служил принцип самообороны, но новая либеральная мораль изменила взгляд на международное право. Таким образом, принципы невмешательства и суверенитета государств больше не имели значения в глазах мирового сообщества. Такой моральный сдвиг привёл к появлению новых оправданий для интервенций под названием «обязанность защитить» или «гуманитарная война». Однако отсутствие международных правовых механизмов, которые регулировали бы соблюдение новых принципов, привело к тому, что сильные государства начали определять необходимость гуманитарных интервенций на основе своих экономических и политических интересов, что привело не только к увеличению войн, но и к увеличению эксплуатации и нарушений прав человека.
Вообще говоря, развязывание войны для достижения гуманитарных идеалов выглядит, по меньшей мере, смысловым противоречием. Таким образом, «войны больше не объявляются от имени суверена, которого нужно защищать, они объявляются от имени всего человечества», - отмечает Фуко. По мнению Диллона и Рида, такие противоречия лежат в основе гуманитарных интервенций – либеральные страны развязывают войны и убивают людей во имя демократизации стран и защиты их жителей. Иными словами, такие социальные проблемы как нищета, медицинские кризисы, экологические загрязнения и гражданские конфликты могут быть названы международными угрозами, для ликвидации которых необходима интервенция, «чтобы они не дестабилизировали западное общество», - пишет Даффильд. Поэтому образ жизни, который отличается от западных либеральных стандартов, рассматривается как угроза всему человечеству. Эти понятия лежат в основе либерального интервенционизма.
Учитывая всю эту картину, и несмотря на гуманитарную маску, трудно делать вид, что либеральный интервенционализм приносит пользу кому-либо, кроме интервентов. Современный либерализм – это просто новая форма старого колониализма, служащая для утверждения глобального господства. Несмотря на кажущуюся разницу, между либерализмом и империализмом много общего. Права человека и демократия – это всего лишь маска для достижения привычных экономических и политических имперских интересов. Кроме того, явно заметен когнитивный диссонанс между либеральным универсализмом, связанным с космополитичным гуманизмом, и либеральным империализмом, который действует под маской гуманизма, но на самом деле уничтожает страны и народы, которые не соответствуют либеральным интересам.
Источник: Humanitarian Interventions: The Doctrine of Imperialism, Petar Djolic, globalresearch.ca, July 03, 2017.