antizoomby

Глава 2: Тюремные эксперименты

«Люди говорят много плохого о CCA, — рассказывает нам мисс Бланчард, директор по обучению. — Они говорят, что мы нанимаем кого попало, потому что лучше вариантов нет. Это не совсем так, но если у вас есть действующие водительские права и желание работать, тогда мы будем готовы вас нанять». Однако она неоднократно предупреждает, что в конце нашего четырехнедельного обучения мы должны будем пройти тест, чтобы стать надзирателями. Тогда нас спросят, например, о том, как зовут президента и основателей компании и почему они создали первую частную тюрьму более тридцати лет назад. (Правильный ответ: «чтобы смягчить перенаполнение тюрем на мировом рынке».)

Чтобы подготовить нас, мисс Бланчард показывает видео, в котором основатели CCA — Т. Дон Хатто и Томас Бизли — игриво рассказывают историю компании. По их словам, в 1983 они выиграли «первый в мире контракт на создание, постройку, финансирование и обслуживание исправительного учреждения». Служба иммиграции и натурализации дала им на это лишь 90 дней. Хаттс вспоминает, как они в спешке сделали из мотеля в Хьюстоне исправительный центр. «Мы открылись в день Суперкубка в конце того января. И где-то около десяти часов мы стали получать заключенных. Я фотографировал их и брал отпечатки. Еще несколько человек прошли к своим, так сказать, „комнатам“, и мы получили свои первые деньги за 87 иммигрантов», — оба смеются.

Видео умалчивает о многом из истории CCA. Идея приватизации тюрем появилась в начале 1980-х у Бизли и бизнесмена Роберта Крэнтца. Об исправительных учреждениях они ничего не знали и поэтому взяли в дело Хатто, который был начальником тюрем в Вирджинии и Арканзасе. В 1978 Верховный суд установил, что ряд начальников арказансских тюрем, включая Хатто, «пытались извлекать прибыль из своих тюрем». Надзиратели верхом сгоняли в поля заключенных, у которых порой и обуви не было. Через год после того, как Хатто вступил в CCA, он стал главой Американской исправительной ассоциации, самой крупной тюремной ассоциации в мире.

Для Бизли, бывшего председателя Республиканской партии в Теннесси, частные тюрьмы были легким делом: «Ты просто продаешь их как машины или недвижимость. Или как гамбургеры», — объяснял он журналу Inc. в 1988 году. Бизли и Крэнтц управляли своим предприятием как сетью отелей, взыскивая с правительства посуточную плату за каждого заключенного. Первыми вкладчиками были Sodexho-Marriott и венчурный инвестор Джек Масси, который помог основать Kentucky Fried Chicken, Wendy’s и Американскую госпитальную корпорацию.

Восьмидесятые были хорошим временем, чтобы начать тюремный бизнес. Число заключенных росло как на дрожжах, война с наркотиками набирала обороты, сроки становились длиннее, и штаты начинали требовать, чтобы заключенные отсиживали хотя бы 85% своих сроков. Через десять лет государственные расходы на тюремную систему возросли в четыре раза, но этого было недостаточно. Во многих штатах тюрьмы были забиты до отказа. Когда в 1985 году федеральный суд объявил, что переполненные тюрьмы Теннесси нарушали запрет Восьмой поправки на несоразмерное преступлению наказание, CCA амбициозно предложила взять на себя всю тюремную систему штата. Предложение отклонили, но оно заронило идею в умы политиков по всей стране: они могли привлечь внешних подрядчиков для управления тюрьмами и сэкономить кучу денег. Приватизация также позволила бы штатам быстро расширять свои тюремные системы, не беря на себя новых долгов. При идеальном сочетании налогово-бюджетной политики и нетерпимого к преступлениям консерватизма компании будут финансировать и строить новые тюрьмы, а суды будут их заполнять.


Когда акции CCA появились на бирже NASDAQ в 1986 году, компания управляла двумя центрами для несовершеннолетних и двумя для нелегальных иммигрантов. Сегодня под ее началом более 60 учреждений, от тюрем штатов до федеральных иммиграционных центров заключения. Всего CCA на постоянной основе отвечает за как минимум 66 000 заключенных. Ее главный конкурент, GEO Group, содержит более 70 000 заключенных в Соединенных Штатах. На данный момент в частных тюрьмах содержатся примерно 8% от общего числа заключенных в стране.

Все деньги налогоплательщиков, которые получает CCA, покрывают расходы на содержание, кормежку и перевоспитание заключенных. Когда я работал в Уинн, CCA получала около $34 на заключенного в день. Для сравнения, средние расходы на заключенного в государственных тюрьмах близятся к $52 за день. Некоторые штаты платят CCA до $80. В 2015 CCA отчиталась о прибыли в $1,9 млрд; она заработала больше $221 млн чистой прибылью — свыше $3 300 за каждого заключенного под своим надзором. CCA и другие тюремные компании вписали «гарантию занятости» в свои контракты, вынуждая штаты платить штрафы, если они не могут обеспечить определенное число заключенных. Две трети контрактов частных тюрем, недавно рассмотренных антиприватизационной группой In The Public Interest, включали в себя эти квоты. Согласно контракту CCA, Уинн гарантирована нагрузка в 96%.

Главный аргумент в пользу частных тюрем — экономия денег налогоплательщиков — остается противоречивым. В ходе одного исследования выяснилось, что частные тюрьмы на 15% дешевле государственных; в ходе другого — что государственные тюрьмы на 14% дешевле. Проанализировав эти противоречащие друг другу заявления, исследователи пришли к выводу, что экономия «явно минимальна». CCA же сослалась на доклад 2013 года — частично профинансированный ей же и GEO — где заявлялось, что частные тюрьмы могут быть экономнее государственных на 59% без потери в качестве.

Согласно исследованию Департамента юстиции, экономия на цене частных тюрем «средняя» и по большей части достигается через «умеренные сокращения в штатном расписании, льготах и других кадровых затратах». Оклады и пособия составляют 59% производственных затрат CCA. Когда я начал работать в Уинн, простые охранники получали $9 в час, независимо от их опыта. Минимальная зарплата надзирателей в общественных тюрьмах достигает $12,50 в час. В CCA мне сказали, что у них «зарплаты основаны на преобладающих в регионе окладах», добавив, что «заработная плата для сотрудников Winn Parish была вполне конкурентной».

Судя по данным из бюджетного управления Луизианы, c конца 90-х и к 2014 году расходы на заключенного в Уинне упали почти на 20% с учетом инфляции. Стремление выжать максимум из каждой копейки проявляется не только в зарплатах, но и в решениях, которые держат численность персонала на самом минимальном уровне. Когда я спросил ССА об их отношении к постоянной критике со стороны сотрудников и заключенных, касающейся этого стремления соответствовать только минимальным критериям, спикер корпорации назвал эти заявления «шаблонными жалобами», добавив, что ССА не ставит свой экономический рост выше, чем нужды её клиентов или безопасность заключенных.

Побег

Через две недели после начала моего обучения, Чейс Кортес (имя настоящее) решает, что Уинна с него хватит. Уже почти три года он сидит за кражу, и ему остается всего три месяца. Но средь холодного, солнечного декабрьского дня он забирается на крышу корпуса «Береза». Он ложится и ждет, пока патрульный автомобиль проедет по периметру. Его прекрасно видно со сторожевых башен, но людей на них нет как минимум с 2010 года. Теперь один-единственный охранник следит за данными от по меньшей мере 30 видеокамер.

Кортес видит, как проезжает патрульный фургон, спрыгивает за здание, взбирается на ограду из колючей проволоки и бросается в лес. Он продирается сквозь густые заросли, пока ему на глаза не попадается белый пикап, оставленный каким-то охотником. К счастью для него, пикап не заперт, а ключ вставлен в замок зажигания.

В комнате охраны звучит сигнал тревоги: кто-то коснулся внешней ограды, что может означать нарушение периметра. Офицер выключает сирену и возвращается к своим делам. Она ничего не замечает на экране и не пересматривает запись. Только через несколько часов персонал замечает, что кто-то пропал. Некоторые охранники говорят мне, что о побеге им в конце концов сообщил кто-то из заключенных. Кортеса ловят тем же вечером после того, как он въезжает на пикапе в забор, пытаясь уйти от шерифа.

Когда я прихожу на следующее утро, тюрьма пребывает в режиме повышенной безопасности. Персонал обеспокоен, что CCA может потерять свой контракт с Луизианой. «Мы и так в минусе, а теперь все еще хуже», — говорит мне помощник руководителя обучения. «Все очень напряжены».

CCA не делала никаких публичных заявлений о побеге; я слышал о нем от охранников, которые расследовали инцидент или были оповещены смотрителем. (Компания позже сообщила мне, что она провела «полный разбор» инцидента и уволила члена персонала «за отсутствие должной реакции на сигнал тревоги». На мой вопрос об их решении удалить охранников со сторожевых башен представитель CCA ответил, что «новейшие технологии… делают сторожевые башни по большей части устаревшими».)

Позже тем же днем мы с Рейнольдсом доставляем еду в «Кипарис», зону сегрегации. Время ужина, но заключенные еще не обедали. Голый мужчина громко и яростно требует еды, неустанно стуча в окно из оргстекла, расположенное в передней части его камеры. В соседней камере невысокий жилистый мужчина в трусах сидит на корточках. Его руки и лицо испещрены мелкими порезами. Охранник велит мне приглядывать за ним.
Это Кортес. Я предлагаю ему пакетик Kool-Aid (растворимый напиток — прим. Newочём) в пенопластовой кружке. Он говорит спасибо, а потом спрашивает, налью ли я ему туда воды. В его камере воды нет.

Когда заключенных ловят на нарушении правил, их отправляют в суд для заключенных, проводящийся в зале в углу корпуса «Кипарис». Однажды наш класс приходит в зал понаблюдать за заседанием. Мисс Лоусон, помощник главы охраны, исполняет обязанности судьи, сидя за столом перед изображением весов правосудия. «Хотя мы и обращаемся с каждым заключенным как с виновным, пока не доказана их невиновность, они… ?» Она делает паузу, чтобы кто-то дал ответ.
«Невиновны?» — предполагает один из курсантов.
«Именно. Невиновны, пока не доказана их вина».

Это не суд общей юрисдикции, хотя он и назначает наказания за такие тяжелые преступления, как нанесение тяжкого вреда и покушение на убийство. Заключенный, попытавшийся зарезать другого заключенного, может получить новый срок. Его могут перевести, хотя сами заключенные и охранники говорят, что таких преступников обычно не переводят в тюрьму более строгого режима. Последствия менее серьезных преступлений — это, как правило, заключение в сегрегацию или утрата сокращения срока за примерное поведение. По данным DOC, заключенные Уинн, обвиненные в серьезных нарушениях режима, признаются виновными по меньшей мере в 96% случаев.

«Тюремный адвокат, предстал ли ваш ответчик перед судом?» — спрашивает мисс Лоусон заключенного, стоящего у подиума.
«Нет, ваша честь», — отвечает он. Тюремный адвокат представляет прочих заключенных во внутридисциплинарных процессах. Каждый год его отправляют в государственную тюрьму на интенсивное обучение. Мисс Лоусон позже говорит мне, что тюремный адвокат на самом деле никогда не влияет на ее решения.

Отсутствующий заключенный обвиняется в том, что он слишком близко подошел к главному входу. «Хочет ли тюремный адвокат предложить свою защиту?»
— Нет, ваша честь.
— Признает ли подсудимый свою вину?
— Не признает.
— Господин Трэхэн признан виновным.
Весь «процесс» занимает меньше двух минут.
Вызывается следующий ответчик.

Рассматривается возможность его выпуска из зоны сегрегации. «Знаете ли вы Библию?» — спрашивает мисс Лоусон.
— Да, ваша честь.
— Помните ли вы отрывок из Евангелия от Иоанна, где блудница предстает перед Иисусом? Что он сказал?
— Я этого не помню, ваша честь.
— Не греши боле. — Она указывает ему на выход.

Следующий заключенный, содержащийся в корпусе «Кипарис», входит в зал. Его обвиняют в нахождении в неположенном месте, потому что он взял метлу, чтобы подмести камеру, во время отдыха, а это не то время, в которое положено подметать. Он начинает объяснять, что начальник охраны дал ему разрешение. Мисс Лоусон обрывает его: «Признаете ли вы свою вину?»
— Ну, наверное, да.
— Вы признаетесь виновным и приговариваетесь к потере 30 дней сокращенного срока.
— Вашу мать, да вы поехавшие. Вы отберете мой сокращенный?!

Он выбегает из зала. «Они в натуре отобрали сокращенный!» — кричит он в коридоре. «Отобрали сокращенный! Да ну их нахуй!» За то, что он взял метлу из кладовки не в то время, этот заключенный лишние тридцать дней просидит в тюрьме, за что CCA получит больше тысячи долларов.


Истинный цвет

Однажды мы на занятиях проходили тест личности под названием «Истинный цвет», который должен помогать CCA решать, куда нас направить. Импульсивные «оранжевые» люди могут быть полезны в переговорах с захватчиками заложников, потому что они не тратят времени на раздумья. «Золотые» приверженцы правил хороши для повседневной работы с заключенными. Большая часть персонала, говорит мисс Бланшар, «золотые» — исполнительные, пунктуальные люди с уважением к порядку. Из моих результатов следует, что мой доминантный цвет — зеленый (аналитический, любознательный), а вторичный — оранжевый (свободолюбивый, спонтанный). Зеленый — редкий тип личности в Уинн. Мисс Бланшар не предлагает вариантов того, как зеленые могут быть полезны в тюрьме.

Компания, рекламирующая тест, заявляет, что при перепрохождении теста в 94% случаев люди получают тот же результат. Но мисс Бланшар говорит, что после работы здесь в течение некоторого времени люди часто замечают, что их цвет меняется. «Золотые» черты становятся более доминантными.

Исследования показали, что характер человека может кардинально измениться в тюремной атмосфере. В 1971 году психолог Филип Зимбардо провел ныне знаменитый Стэнфордский эксперимент, в котором он случайным образом распределил между студентами роли тюремщиков и заключенных в экспериментальной «тюрьме», устроенной в подвале. Эксперимент должен был показать, как люди реагируют на власть, но быстро стало ясно, что наиболее значительные изменения происходят с надзирателями. Некоторые из них стали проявлять садистские наклонности, заставляя заключенных спать на голом бетоне, петь и танцевать, испражняться в ведра и раздеваться догола. Ситуация стала настолько опасной, что двухнедельный эксперимент был прекращен уже через шесть дней. Когда он закончился, многие «надзиратели» стыдились того, что натворили, а некоторые «заключенные» годами страдали от психологических травм. «Мы все хотим верить в свою внутреннюю силу, в свой личный контроль над собой, которые воспрепятствуют таким силам извне, как в Стэнфордском эксперименте», — вспоминал Зимбардо. «Для многих эта вера в личную способность сопротивляться системным силам — немногим более, чем успокаивающая иллюзия неуязвимости».

Вопрос, поставленный в эксперименте, остается: отличаются ли принципиально солдаты Абу-Грейб, или даже надзиратели Освенцима и берущие заложников бойцы ИГИЛ от нас с вами? Мы успокаиваем себя тем, что между добром и злом якобы существует непреодолимая пропасть, но нам, наверное, следует понять, что зло, как показывает работа Зимбардо, — это то, на что мы все способны в соответствующих обстоятельствах.

Однажды на третьей неделе обучения мне поручили работать в столовой. Моя работа — говорить заключенным, где им сесть, чтобы занимать одновременно только один ряд столов. Я не понимаю, зачем мы это делаем. «Когда эта сторона заполнится, начинай их выгонять, — говорит мне капитан. У них 10 минут на еду». В правилах CCA говорится о 20 минутах. Мы только что узнали это на занятии.
Заключенные проходят в очереди за едой, и я указываю им на их столы. Один из них садится за столом рядом с тем, куда я его направил. «Именно сюда», — говорю я, снова указав на стол. Он не двигается. За этим наблюдает контролер. Меня видят сотни заключенных.

«Эй. Пересядь за этот стол».
«Не-а, — говорит он. — Не пересяду».
«Пересядешь, — отвечаю я. — Двигайся». Он не двигается.
Я зову мускулистого капитана, который подходит и велит заключенному делать так, как я сказал. Заключенный встает и садится за третий стол. Он со мной играет. «Я тебе сказал сесть за тот стол», — твердо говорю я.

«Твою мать, че за хрень?» — возмущается он, садясь за стол, на который я указываю. Я дрожу от страха. Демонстрируй уверенность. Демонстрируй власть. Я стою прямо, расправляю плечи и прохаживаюсь туда-сюда по залу, побольше глядя людям в глаза, чтобы показать, что я не напуган, но не делая этого слишком долго, чтобы не угрожать им. Я велю заключенным снимать шапки на входе. Они меня слушаются, и какой-то части меня это нравится.

Впервые я на миг забываю, что я журналист. Я выискиваю людей, которые садятся с друзьями, а не туда, куда им сказано. Я ищу людей, прокрадывающихся обратно в очередь, чтобы получить больше еды. Я приказываю заключенным встать и уйти, когда они еще едят. Я пристально слежу, чтобы ни у кого не было лишней кружки Kool-Aid.
«Эй, мужик, зачем тебе быть таким копом?» — спрашивает меня заключенный, которого я заставил пересесть. «Тебе для этого недостаточно платят».

«Эй, Бауэр, иди скажи тому мужику, чтоб снял шапку», — говорит Коллинсуорт, указывая на другого заключенного. «Он меня не слушается».
«Сам скажи, — говорю я. — Ты заварил, тебе и расхлебывать». Капитан смотрит на меня с одобрением.


Источник: My four months as a private prison guard, Shane Bauer, Mother Jones, July 2016.
Перевод: Как я 4 месяца проработал охранником в частной тюрьме, Георгий Лешкашели, Кирилл Козловский, Екатерина Евдокимова, Влада Ольшанская, Артём Слободчиков, Анна Небольсина, Поликарп Никифоров, Егор Подольский, Роман Вшивцев, Сергей Разумов, Оля Кузнецова, Алина Халфина, Юрий Гаевский, Полина Пилюгина, Дмитрий Грушин, Никита Пинчук, Александр Поздеев, July 2016.

Все части: (1), (2), (3), (4), (5), (6), (7), (8), (9).